Трогательный и настоящий, защитник родины и лучший мужчина зиновий гердт. «Мы с Зямой очень дружили…» - вспоминает Татьяна Александровна Правдина-Гердт Правдиной виктор александрович брат татьяны

В день юбилея о Зиновии Ефимовиче Гердте вспомнят многие. Телеканал «Культура» 18 сентября покажет спектакль «Костюмер», в котором сыграл актер. А 21-го на том же канале пройдут фильм «Фокусник» и премьерная передача «Острова», посвященная артисту. Накануне с вдовой Зиновия Гердта Татьяной Правдиной встретился Артур Соломонов.

11 операций по спасению ноги

- вопрос: Как вы думаете, как бы сам Зиновий Ефимович хотел, чтобы о нем вспоминали, с какой интонацией?

Ответ: Он не любил пышности. Он был человек не тщеславный, но радовался расположению людей. Конечно, ему это нравилось - например, когда он нарушал правила, а гаишник, увидев, что за рулем Гердт, забыв о штрафе, спрашивал о творческих планах. Когда его не стало, кто-то сказал: «Когда чужие внуки плачут - это дорогого стоит».

- в: О Зиновии Гердте существует масса публикаций, но тем не менее очень мало рассказано о его детстве.

О: Через год после того как мы поженились, мы поехали в его родной город Себеж Псковской области. Он там прожил до 11 лет, учился в еврейской школе, в хедере. В детстве он знал идиш, который потом напрочь забыл.

А два года назад себежане решили поставить памятник своему земляку.

Он рассказывал про папу, который был коммивояжером, про необыкновенно музыкальную маму. У нее был дивный голос, и он часто вспоминал, как мама ему пела еврейскую колыбельную.

Наибольшую благодарность в жизни он испытывал к своему школьному учителю литературы, потому что тот познакомил его с поэзией, которая стала главным увлечением его жизни - он ее знал, чувствовал и любил делиться своим восхищением со слушателями.

Он был младшим в семье, старше него были брат и две сестры. Поэтому и был самым любимым.

Его старший брат уехал в Москву, и Зяму послали учиться к нему.

После школы он попал в ФЗУ Электрокомбината, при котором был Театр рабочей молодежи (ТРАМ), впоследствии ставший театральной студией Арбузова и Плучека. После постановки «Города на заре» их должны были сделать театром, но началась война.

Была создана театральная фронтовая бригада, но трое из студии - Зиновий Гердт, Исай Куцнезов, Максим Греков (Селескириди) - ушли на фронт.

Потом ранение под Белгородом, год с лишним в гипсе, 10 безуспешных операций. Врачи приняли решение ампутировать ногу. Ведущим хирургом Боткинской больницы, в которой в это время был военный госпиталь, была замечательная Ксения Максимилиановна Винцентини, жена конструктора Сергея Королева, который, кстати, в это время сидел в «шарашке».

Уже везя Зяму в операционную, она шепнула ему: «Попробую вдоль» (то есть еще раз попытается спасти ногу). И эта 11-я операция прошла успешно, кости начали срастаться. Нога стала, конечно, на 8 сантиметров короче здоровой, но своя.

Вопросы о любви и ревности

- в: В предисловии к книге воспоминаний о муже вы не соглашаетесь с мыслью Толстого о том, что «все счастливые семьи счастливы одинаково», и обещаете однажды отдельно рассказать о вашем счастье, когда достанет мужества.

О: Я думаю, что Лев Николаевич ошибался, потому что все люди разные, а потому и счастье, и несчастье у всех разные. Любовь - как талант, который дается очень небольшому количеству людей. Нам с Зиновием Ефимовичем повезло. Мы женились, когда были уже не совсем молодыми. У нас к тому времени были семьи. Когда мы встретились, мне было 32, ему - 44. И вскоре оказалось, что это редкое счастье, как талант, нам дано.

Познакомились мы благодаря гастролям Театра Образцова в Египте, Сирии и Ливане. Тогда меня представили Зиновию Гердту, я должна была перевести на арабский язык «Необыкновенный концерт».

Мы ездили полтора месяца по этим странам, и поначалу ухаживания Зиновия Ефимовича я восприняла вполне негативно, так как у меня было ощущение, что это попытка завязать гастрольный романчик.

К тому времени я была душевно свободна от собственного мужа, которому я за год до этого сказала: «Я тебе больше не жена».

На гастролях роман с Зиновием Ефимовичем протекал вполне лирично и не был завершен. Меня в аэропорту встречал муж, его - жена. Мы договорились через день встретиться у Киевского райкома партии - это было недалеко от издательства, где я работала. Все развивалось скоропалительно: он объявил о своем решении жене, я - мужу, и тут уж начался настоящий роман.

Зяма ведь не был красивым - невысокого роста, хромой. Но в нем было чрезвычайно мощное мужицкое начало - то, что называется «сексапил», - и устоять дамы могли с трудом. Мне нередко говорили: «Какой замечательный у вас муж!» - на что я отвечала: «Я вас понимаю» (смеется).

- в: Тут неизбежен вопрос о ревности.

О: Ревности не было, было доверие. Нам обоим повезло, что в еще вполне дееспособном возрасте мы встретились и очень подходили друг другу как мужчина и женщина. У нас был открытый дом, мы оба обожали гостей. Он мог привести любую компанию, и все, что было в холодильнике, выставлялось на стол. Он был естествен, благожелателен, влюблялся в людей, иногда потом разочаровывался...

Шум и ярость

- в: Что было на первом месте для Зиновия Ефимовича - драматический театр, кукольный или кино?

О: В кукольном театре он провел почти 40 лет. Умением как бы «влить свою кровь» в куклу он владел необычайно. Например, когда он играл Аладдина, казалось, что у куклы меняется выражение лица. Апломбова он играл каждый раз по-разному, даже на гастролях в других странах он ухитрялся импровизировать. Он быстро спрашивал у переводчика, как сказать ту или иную фразу, и «выстреливал» ею в зал.

А с драматического театра, с ТРАМа, начался его путь в искусстве. На театральную сцену он снова вышел благодаря Валерию Фокину, который его очень высоко ставил как артиста. Вообще Гердт считал, что театр интереснее, чем кино.

По счастью, хоть Гердт и был замечательным артистом, в жизни он не был Актер Актерычем.

- в: Я читал, что слово «актер» в вашем доме было почти ругательством.

О: Мы, как все нормальные люди, ругались, и как последние оскорбительные слова я говорила: «Актер ты!» - а он отвечал: «Ну, за это можно и по морде!»

- в: Помните тот день, когда он выступил на Красной площади в 1993 году?

О: По телевидению выступил Егор Гайдар и попросил выйти на улицы всех, кто может. Мы собрались идти, Зяма попросил нашего внука Орика остаться, но тот категорически отказался.

Мы поехали по абсолютно пустой Москве, поставили на Васильевском спуске машину и пошли на Красную площадь. Через 15 минут Красная площадь была заполнена народом, стало тесно, как в трамвае.

Зиновию Ефимовичу дали громкоговоритель, и он сказал: «Мы столько прос… али, что давайте сейчас стоять!»

- в: Что могло привести его в ярость?

О: Он был очень «рукастый», мог смастерить все что угодно, ценил Мастеров, и потому всякая халтура, дилетантизм приводили его в бешенство. Как и все, ненавидел предательство, лицемерие...

- в: О нем писали, что он немедленно разрывал отношения, как только замечал предательство. Неужели он был так бескомпромиссен?

О: Помню, после выступления одного из писателей он сказал: «Я не подам ему руки». Я ему ответила: «Это очень трудно. Я однажды на людях одному человеку не подала руки - у меня было предынфарктное состояние, а у того человека мой поступок не вызвал никаких эмоций».

Вскоре на прогулке мы встретили того писателя. Он сказал «здравствуйте», и Зяма, конечно, ответил.

Болезнь и кураж

- в: Какое впечатление на него произвела поездка в Израиль? Он чувствовал связь с еврейским народом, его культурой?

О: Ощущения, что это его страна, его народ, у него не было. Он был россиянин. В синагогу не ходил, но омлет с мацой любил. Они с актрисой Войтулевич ездили по городам Израиля с потрясающим спектаклем по рассказу Бабеля «Элья Исаакович и Маргарита Прокофьевна», поставленным в театре «Гешер». Жаль, что он не записан на пленку.

А Иерусалим нам показывал Гарик Губерман. Помню, мы подошли к могиле царя Давида, и вдруг откуда-то возникает человек и просит у Гердта автограф. Зяма говорит: «Пожалуйста. Но Додик не обидится?» (смеется).

- в: Отдыхали вы чаще всего в палаточном лагере, особо не жалуя санатории и пансионаты.

О: Наши поездки в лагеря от Дома ученых были настоящим праздником. Ведь все равно самое главное на свете - это люди, и общение - самое сладостное, что есть в жизни. Там была только одна обязанность: один раз в сезон ты должен быть дежурным в столовой. И академики, и младшие научные накрывали на стол, подавали блюда, уносили грязную посуду. Потом в этот лагерь стали ездить семьи Окуджавы и Ширвиндта, Никитины.

Однажды я приехала из какой-то командировки, и Зяма мне говорит: «Мне дали „народного СССР“. А еще меня сделали почетным членом Дома ученых». И он, и я гораздо больше обрадовались этому званию, чем «народному артисту».

- в: Каким было его отношение к религии?

О: Зиновий Ефимович хотел бы быть верующим. Но сказать, что он веровал, я не могу.

- в: Что тогда он противопоставлял мыслям о смерти?

О: Он думал о смерти не больше, чем другие люди. Но в какой-то момент, когда серьезно заболел, он сказал: «Боже мой, девочка, как тебе без меня будет плохо!» Он понимал, что уходит, но, слава Богу, не мучился и не знал диагноза.

Он умер 18 ноября, а последний «Чай-клуб» был 21 октября, меньше чем за месяц до его ухода. Я обычно никогда не ходила на съемки «Чай-клуба», но вдруг ко мне прибежала режиссер и заставила меня посмотреть съемку.

Перед камерой сидел Гердт, которого совсем недавно принесли на площадку на руках. Он шутил, импровизировал, был весел. Когда его унесли, положили в постель и он снова обмяк, я сказала: «Ты же совсем недавно был такой энергичный!» - «Ты знаешь, старая цирковая лошадь, когда слышит фанфары, встает на дыбы. Это кураж».

Он был мужественным человеком. Серьезные заболевания он переносил легко, без жалоб. А какой-нибудь мелкий грипп - гораздо хуже (смеется).

- в: Есть такая восточная пословица: «Чем больше человек, тем больше его тень».

О: Ну конечно, были у него недостатки - бывал вспыльчив, порой несправедлив… Но описать какую-то «большую тень» я не смогу. Наверное, таково свойство человеческой памяти - все плохое забывается.

Однажды меня спросила журналистка: «Когда вы вспоминаете Зиновия Ефимовича, что именно вы вспоминаете?» Я сказала: «Я его не вспоминаю». - «Как так?» - «Потому что он всегда со мной».

Я себя долгим тренингом убедила, что он уехал на продолжительную гастроль. А поскольку я к нему на гастроли прежде приезжала, то… наверное, и теперь скоро приеду.

До их встречи у Зиновия Гердта было два официальных брака и четыре гражданских. Но когда он увидел свою Татьяну, с первого взгляда понял, что без нее он не сможет жить. Татьяна Правдина дала любимому миллионами актёру самое главное: 36 лет нежной любви, настоящей дружбы, поддержки и глубокого доверия.

Зиновий Гердт

Зиновий Гердт в «Фокуснике»

Зиновий Гердт, интеллигентный мальчик из еврейской семьи, в короткий срок ставший из актера самодеятельного театра настоящим символом мастерства. Его талант невозможно было скрыть. Он получил тяжелое ранение на фронте, после которого стал очень заметно хромать. Зиновий был уверен, что с таким дефектом путь на сцену ему теперь закрыт. Но разве мог талант оставаться невостребованным? Вначале он стал выступать с Театром кукол Образцова. Озвучиваемый им образ конферансье «Необыкновенного концерта» завораживал.Он был влюбчив и открыт в своих влюбленностях. Каждый раз он думал, что вот эта женщина навсегда. Но встретив свою ту, что была действительно предназначена судьбой только ему, он оставил свою немыслимую привычку жениться.

Татьяна Правдина

Она работала скромным переводчиком арабистом. И знала Зиновия Гердта лишь как актера. У Татьяны был в наличии муж, подрастала маленькая Катюша. С мужем они уже давно стали чужими людьми, которым приходится жить в одной квартире.

Она совершенно не была знакома с актерской средой, когда ей предложили работу переводчиком в гастрольном турне Театра кукол по Ближнему Востоку. И первая рабочая встреча ее просто поразила. Актеры показались ей людьми слегка развязными, да и вообще непонятными.

«Я понял, что на ней женюсь. Гром греми, земля перевернись, но я женюсь на этой женщине»

Татьяна видела актера раньше на сцене, когда была семнадцатилетней девчонкой. Но разве могла она представить, что через несколько лет дороги их сойдутся в одной точке? Женщина, уставшая нести на себе весь груз бытовых проблем, да еще и бесконечно оправдываться перед ревнивым супругом. Мужчина, обладающий какой-то необъяснимой харизмой. В него постоянно влюблялись, не замечая ни его небольшого роста, ни весьма скромной внешности.

Они летели на гастроли в Сирию, а Гердт уже точно знал, что эта скромная интеллигентная переводчица станет его женой. Фактически – пятой. Официально – третьей.

Зиновий Ефимович взялся за дело. В самолете он стал читать стихи. Надо сказать, что в его исполнении стихи обретали какой-то невообразимый глубокий смысл. Татьяна почти была готова влюбиться в этот проникновенный голос, в ласковые глаза. Останавливала ее лишь несерьезность ситуации. Ей все время казалось, что ухаживания Гердта, мимолетные прикосновения, попытки ей понравится, — все это лишь гастрольный роман.

Она сопротивлялась силе его обаяния целых полтора месяца. Все гастроли. Но расставаясь, они решили встретиться через два дня. Встретились на всю жизнь.

«А это редчайшее счастье…»

Когда они собрались уехать на несколько дней в Питер, мама Татьяны решила, что это уже повод познакомиться с новоявленным зятем. Гердт все понял только по одному Таниному виду. Он взял ее за руку и повел назад в квартиру. Он с порога пообещал жалеть свою будущую жену. А потом потребовал чаю. Ему очень хотелось чаю!

С этого момента началась трогательная любовь Зиновия Ефимовича к своей теще. Впрочем, он очень не любил ее так называть. Он называл ее мамой жены, считая, что такую достойнейшую женщину оскорбит даже намек на то, что она может быть анекдотичной тещей.

Смотреть в одном направлении.

Удивительная гармония воцарилась в этой семье. Они любили и были счастливы в этой своей любви. Зиновий всем сердцем полюбил Катюшу, Танину дочь и всегда считал ее своим ребенком. Впоследствии Катя возьмет его фамилию, которую не станет менять даже в замужестве.

Зиновий Ефимович всегда подчеркивал, что Татьяна играет главную роль в их семье. Он сам не имел высшего образования, но был при этом классическим образцом человека интеллигентного. Как губка, он впитывал многие манеры от своей супруги. Радовался тому, что Татьяна Александровна помогает ему расти и становиться лучше.

Дружба выше любви

Кто-то коллекционирует книги, кто-то картины, а вот их семья коллекционировала друзей. Они с глубоким уважением относились к каждой личности. Они любили друзей, в их доме всегда бывало множество людей. Они неизменно собирались на Татьянин день, День победы и день рождения Зиновия Ефимовича. Шумные веселые компании, бесконечные истории и воспоминания, эмоции, воспоминания.

Гердт говорил о том, что самым большим откровением стало для него высказывание Татьяны о дружбе. Это она сказала, что дружба величественнее любви, потому что не может быть безответной. На этом и строилась жизнь удивительной семьи. В ней была, помимо глубокого взаимного очарования друг другом еще и настоящая дружба между супругами.

Татьяна Александровна с удовольствием занималась домом, обеспечивая гениальному Зиновию Гердту необходимый уровень комфорта. С тех пор, как ей разрешили сопровождать его во время гастролей, Татьяна всячески подстраивалась под его график, отменяла свои планы, чтобы полететь вместе с труппой. Это не было жертвенностью, это было жизнью, в которой жена понимает нужды и ожидания мужа, стремится во всем помочь ему. Не жертвуя, а любя. Не преклоняясь, а уважая.

Жить, чтоб помнили

Зиновий Гердт.

Когда серьезно заболел, он сказал жене: «Боже мой, девочка, как тебе без меня будет плохо!» Он понимал, что уходит, но, слава Богу, не мучился и не знал диагноза. Родные скрывали от него страшный приговор — рак легких. Они старались облегчить его страдания и не доставить новых.
Меньше, чем за месяц до своей кончины Зиновий Гердт еще играл на сцене. Его вынесли на руках, измученного, слабого. Он едва мог говорить и дышать. Но на сцене он вдруг преобразился: живой, энергичный. Остроумный. И со сцены его снова увезли в больницу.

В день юбилея о Зиновии Ефимовиче Гердте вспомнят многие. Телеканал "Культура" 18 сентября покажет спектакль "Костюмер", в котором сыграл актер. А 21-го на том же канале пройдут фильм "Фокусник" и премьерная передача "Острова", посвященная артисту. Накануне с вдовой Зиновия Гердта Татьяной Правдиной встретился Артур Соломонов.

11 операций по спасению ноги

- вопрос: Как вы думаете, как бы сам Зиновий Ефимович хотел, чтобы о нем вспоминали, с какой интонацией?

Ответ: Он не любил пышности. Он был человек не тщеславный, но радовался расположению людей. Конечно, ему это нравилось - например, когда он нарушал правила, а гаишник, увидев, что за рулем Гердт, забыв о штрафе, спрашивал о творческих планах. Когда его не стало, кто-то сказал: "Когда чужие внуки плачут - это дорогого стоит".

- в: О Зиновии Гердте существует масса публикаций, но тем не менее очень мало рассказано о его детстве.

О: Через год после того как мы поженились, мы поехали в его родной город Себеж Псковской области. Он там прожил до 11 лет, учился в еврейской школе, в хедере. В детстве он знал идиш, который потом напрочь забыл.

А два года назад себежане решили поставить памятник своему земляку.

Он рассказывал про папу, который был коммивояжером, про необыкновенно музыкальную маму. У нее был дивный голос, и он часто вспоминал, как мама ему пела еврейскую колыбельную.

Наибольшую благодарность в жизни он испытывал к своему школьному учителю литературы, потому что тот познакомил его с поэзией, которая стала главным увлечением его жизни - он ее знал, чувствовал и любил делиться своим восхищением со слушателями.

Он был младшим в семье, старше него были брат и две сестры. Поэтому и был самым любимым.

Лучшие дня

Его старший брат уехал в Москву, и Зяму послали учиться к нему.

После школы он попал в ФЗУ Электрокомбината, при котором был Театр рабочей молодежи (ТРАМ), впоследствии ставший театральной студией Арбузова и Плучека. После постановки "Города на заре" их должны были сделать театром, но началась война.

Была создана театральная фронтовая бригада, но трое из студии - Зиновий Гердт, Исай Куцнезов, Максим Греков (Селескириди) - ушли на фронт.

Потом ранение под Белгородом, год с лишним в гипсе, 10 безуспешных операций. Врачи приняли решение ампутировать ногу. Ведущим хирургом Боткинской больницы, в которой в это время был военный госпиталь, была замечательная Ксения Максимилиановна Винцентини, жена конструктора Сергея Королева, который, кстати, в это время сидел в "шарашке".

Уже везя Зяму в операционную, она шепнула ему: "Попробую вдоль" (то есть еще раз попытается спасти ногу). И эта 11-я операция прошла успешно, кости начали срастаться. Нога стала, конечно, на 8 сантиметров короче здоровой, но своя.

Вопросы о любви и ревности

- в: В предисловии к книге воспоминаний о муже вы не соглашаетесь с мыслью Толстого о том, что "все счастливые семьи счастливы одинаково", и обещаете однажды отдельно рассказать о вашем счастье, когда достанет мужества.

О: Я думаю, что Лев Николаевич ошибался, потому что все люди разные, а потому и счастье, и несчастье у всех разные. Любовь - как талант, который дается очень небольшому количеству людей. Нам с Зиновием Ефимовичем повезло. Мы женились, когда были уже не совсем молодыми. У нас к тому времени были семьи. Когда мы встретились, мне было 32, ему - 44. И вскоре оказалось, что это редкое счастье, как талант, нам дано.

Познакомились мы благодаря гастролям Театра Образцова в Египте, Сирии и Ливане. Тогда меня представили Зиновию Гердту, я должна была перевести на арабский язык "Необыкновенный концерт".

Мы ездили полтора месяца по этим странам, и поначалу ухаживания Зиновия Ефимовича я восприняла вполне негативно, так как у меня было ощущение, что это попытка завязать гастрольный романчик.

К тому времени я была душевно свободна от собственного мужа, которому я за год до этого сказала: "Я тебе больше не жена".

На гастролях роман с Зиновием Ефимовичем протекал вполне лирично и не был завершен. Меня в аэропорту встречал муж, его - жена. Мы договорились через день встретиться у Киевского райкома партии - это было недалеко от издательства, где я работала. Все развивалось скоропалительно: он объявил о своем решении жене, я - мужу, и тут уж начался настоящий роман.

Зяма ведь не был красивым - невысокого роста, хромой. Но в нем было чрезвычайно мощное мужицкое начало - то, что называется "сексапил", - и устоять дамы могли с трудом. Мне нередко говорили: "Какой замечательный у вас муж!" - на что я отвечала: "Я вас понимаю" (смеется).

- в: Тут неизбежен вопрос о ревности.

О: Ревности не было, было доверие. Нам обоим повезло, что в еще вполне дееспособном возрасте мы встретились и очень подходили друг другу как мужчина и женщина. У нас был открытый дом, мы оба обожали гостей. Он мог привести любую компанию, и все, что было в холодильнике, выставлялось на стол. Он был естествен, благожелателен, влюблялся в людей, иногда потом разочаровывался...

Шум и ярость

- в: Что было на первом месте для Зиновия Ефимовича - драматический театр, кукольный или кино?

О: В кукольном театре он провел почти 40 лет. Умением как бы "влить свою кровь" в куклу он владел необычайно. Например, когда он играл Аладдина, казалось, что у куклы меняется выражение лица. Апломбова он играл каждый раз по-разному, даже на гастролях в других странах он ухитрялся импровизировать. Он быстро спрашивал у переводчика, как сказать ту или иную фразу, и "выстреливал" ею в зал.

А с драматического театра, с ТРАМа, начался его путь в искусстве. На театральную сцену он снова вышел благодаря Валерию Фокину, который его очень высоко ставил как артиста. Вообще Гердт считал, что театр интереснее, чем кино.

По счастью, хоть Гердт и был замечательным артистом, в жизни он не был Актер Актерычем.

- в: Я читал, что слово "актер" в вашем доме было почти ругательством.

О: Мы, как все нормальные люди, ругались, и как последние оскорбительные слова я говорила: "Актер ты!" - а он отвечал: "Ну, за это можно и по морде!"

- в: Помните тот день, когда он выступил на Красной площади в 1993 году?

О: По телевидению выступил Егор Гайдар и попросил выйти на улицы всех, кто может. Мы собрались идти, Зяма попросил нашего внука Орика остаться, но тот категорически отказался.

Мы поехали по абсолютно пустой Москве, поставили на Васильевском спуске машину и пошли на Красную площадь. Через 15 минут Красная площадь была заполнена народом, стало тесно, как в трамвае.

Зиновию Ефимовичу дали громкоговоритель, и он сказал: "Мы столько прос..али, что давайте сейчас стоять!"

- в: Что могло привести его в ярость?

О: Он был очень "рукастый", мог смастерить все что угодно, ценил Мастеров, и потому всякая халтура, дилетантизм приводили его в бешенство. Как и все, ненавидел предательство, лицемерие...

- в: О нем писали, что он немедленно разрывал отношения, как только замечал предательство. Неужели он был так бескомпромиссен?

О: Помню, после выступления одного из писателей он сказал: "Я не подам ему руки". Я ему ответила: "Это очень трудно. Я однажды на людях одному человеку не подала руки - у меня было предынфарктное состояние, а у того человека мой поступок не вызвал никаких эмоций".

Вскоре на прогулке мы встретили того писателя. Он сказал "здравствуйте", и Зяма, конечно, ответил.

Болезнь и кураж

- в: Какое впечатление на него произвела поездка в Израиль? Он чувствовал связь с еврейским народом, его культурой?

О: Ощущения, что это его страна, его народ, у него не было. Он был россиянин. В синагогу не ходил, но омлет с мацой любил. Они с актрисой Войтулевич ездили по городам Израиля с потрясающим спектаклем по рассказу Бабеля "Элья Исаакович и Маргарита Прокофьевна", поставленным в театре "Гешер". Жаль, что он не записан на пленку.

А Иерусалим нам показывал Гарик Губерман. Помню, мы подошли к могиле царя Давида, и вдруг откуда-то возникает человек и просит у Гердта автограф. Зяма говорит: "Пожалуйста. Но Додик не обидится?" (смеется).

- в: Отдыхали вы чаще всего в палаточном лагере, особо не жалуя санатории и пансионаты.

О: Наши поездки в лагеря от Дома ученых были настоящим праздником. Ведь все равно самое главное на свете - это люди, и общение - самое сладостное, что есть в жизни. Там была только одна обязанность: один раз в сезон ты должен быть дежурным в столовой. И академики, и младшие научные накрывали на стол, подавали блюда, уносили грязную посуду. Потом в этот лагерь стали ездить семьи Окуджавы и Ширвиндта, Никитины.

Однажды я приехала из какой-то командировки, и Зяма мне говорит: "Мне дали "народного СССР". А еще меня сделали почетным членом Дома ученых". И он, и я гораздо больше обрадовались этому званию, чем "народному артисту".

- в: Каким было его отношение к религии?

О: Зиновий Ефимович хотел бы быть верующим. Но сказать, что он веровал, я не могу.

- в: Что тогда он противопоставлял мыслям о смерти?

О: Он думал о смерти не больше, чем другие люди. Но в какой-то момент, когда серьезно заболел, он сказал: "Боже мой, девочка, как тебе без меня будет плохо!" Он понимал, что уходит, но, слава Богу, не мучился и не знал диагноза.

Он умер 18 ноября, а последний "Чай-клуб" был 21 октября, меньше чем за месяц до его ухода. Я обычно никогда не ходила на съемки "Чай-клуба", но вдруг ко мне прибежала режиссер и заставила меня посмотреть съемку.

Перед камерой сидел Гердт, которого совсем недавно принесли на площадку на руках. Он шутил, импровизировал, был весел. Когда его унесли, положили в постель и он снова обмяк, я сказала: "Ты же совсем недавно был такой энергичный!" - "Ты знаешь, старая цирковая лошадь, когда слышит фанфары, встает на дыбы. Это кураж".

Он был мужественным человеком. Серьезные заболевания он переносил легко, без жалоб. А какой-нибудь мелкий грипп - гораздо хуже (смеется).

- в: Есть такая восточная пословица: "Чем больше человек, тем больше его тень".

О: Ну конечно, были у него недостатки - бывал вспыльчив, порой несправедлив... Но описать какую-то "большую тень" я не смогу. Наверное, таково свойство человеческой памяти - все плохое забывается.

Однажды меня спросила журналистка: "Когда вы вспоминаете Зиновия Ефимовича, что именно вы вспоминаете?" Я сказала: "Я его не вспоминаю". - "Как так?" - "Потому что он всегда со мной".

Я себя долгим тренингом убедила, что он уехал на продолжительную гастроль. А поскольку я к нему на гастроли прежде приезжала, то... наверное, и теперь скоро приеду.

Татьяна Правдина и Яков Гройсман

Зяма - это же Гердт!

Мы прожили вместе тридцать шесть лет. Сегодня это половина моей жизни, а когда пять лет назад Зямы не стало, было, естественно, даже больше.

Но наша жизнь продолжается, так как его не стало только физически, потому что на каждую свою мысль, поступок, решение я слышу и чувствую его отношение - радостное или сердитое - и спорю, убеждаю, соглашаюсь. Это касается не только домашней жизни, но и той, что называется общественной, - событий в стране, поведения политиков, друзей. Мы были счастливой семьей - семьей единомышленников, то есть не только любили друг друга как мужчина и женщина, но и дружили. Я думаю, что ставшее классическим утверждение «все счастливые семьи счастливы одинаково» не всегда верно, но об этом расскажу, если достанет мужества, отдельно.

В этой книге - впечатления, мысли, воспоминания очень разных людей. Людей, вернее, части тех людей, которых любил Гердт, и тех, с которыми если не дружил, то хорошо к ним относился и высоко их ставил.

В этом я не сомневаюсь и постараюсь, естественно, субъективно, о них немного сказать, предваряя слова каждого автора.

Все статьи расположены в книге по хронологическому принципу - приблизительно по времени начала общения авторов с Зямой.

Т. Правдина

Об Исае Кузнецове

Я думаю, что независимо от социальной принадлежности во всех слоях российской жизни принято ходить в гости и, конечно, приглашать к себе. К кому-то чаще, к кому-то на «календарные» дни - именины, рождения, годовщины свадьбы, дни памяти.

И мне всегда интересны присутствующие. В каких-то домах каждый раз встречаешь совершенно «недавних» людей, а есть семьи, где основной состав «застольцев» неизменен, притом на протяжении долгих лет, и их даже не приглашают, а просто есть замечательная уверенность, что и для них этот день важен. Не знаю, как в провинции, в Москве таких домов, по-моему, маловато. Лет двадцать назад Зяма и я были приглашены на день рождения человека, с которым познакомились незадолго до этого, чрезвычайно важного, занимающего «солидный» пост. И как приятно мы были удивлены, что только мы - «новенькие», а все остальные - школьные и институтские друзья наших хозяев. И от этого наши новые знакомые стали нам сразу ближе.

Всё это я к тому, что хочу сказать об Исае Кузнецове. Он самый давний Зямин друг, с «до-войны», с ФЗУ, со студии, из тех, кто знает все достоинства и недостатки друга, всё прощает, потому что любит. В 1960 году, когда я стала Зяминой женой, они, разведенные разными направлениями своей деятельности, естественно, общались, но не так часто и тесно, как раньше. Мы с Исаем и его женой Женей, конечно, познакомились, но редко бывали друг у друга, встречались у Львовских, в театрах, так сказать, «светское» знакомство, без настоящего чувства и представления о человеческой сущности каждого. Со временем я стала читать сначала его рукописи, а потом и книги. До этого я знала его и Авы Зака пьесы по спектаклям, а это все-таки опосредованное знакомство с автором через актеров и режиссеров, а тут я поняла, что Исай имеет в современной литературе очень свой голос, спокойно и мягко рассказывающий о событиях, чувствах и людях. Он делает это так объемно и вместе с тем тонко, что непременно вызывает ассоциации в восприятии читателя. Возникает мысль: «Да, да, я это знаю, я это чувствовала, а он так замечательно это выразил!» Именно то, что мы думаем, когда читаем Чехова (Бунина, Куприна… список имен настоящей русской литературы, слава Богу, у нас не маленький). Но о гостях.

Недавно, увы, уже без Зямы, я была на торжествах у Исая и Жени Кузнецовых. Было очень много гостей - родственников и друзей, старых, молодых, детей. Все знали Зяму, большинство - лично, а дети - из телевидения, фильмов и рассказов старших.

Я знакома с семьей Кузнецовых сорок лет, но все другие гости моего, старшего поколения были «давнее». Самым главным в атмосфере дома было равенство, а отсюда - полная свобода и естественность всех. Тосты умудренных и совсем «мелких» выслушивались с одинаковым вниманием или его отсутствием, как это бывает иногда в разгаре застолья. Но равно! Ясно было, что это дом, где не заставляют «уважать и заботиться», а просто для всех членов этой большой семьи и уважение, и забота - естественное, повседневное состояние. Думаю, это заслуга Деда и Бабки, Исая и Жени, их ощущение необходимости простоты. Как говорится, «именины сердца» - вот что это был за вечер!

Возвращаясь, я думала о том, какое счастье, что на протяжении жизни у Зямы был такой друг. Деликатный, естественный, верный. Никогда не выпячивающий себя, не заносящийся, восхищенно встречающий чужой талант. Последние годы Исай с Женей, Зяма и я виделись чаще. Наверное, потому, что, как говорят англичане, a friend in need is a friend indeed (друг в беде - настоящий друг). Поддерживая Зямин дух, Исай организовал встречу студийцев. Они собрались у нас, и счастьем было видеть, как они все помолодели в этот вечер, вспоминая свою юность.

Читая книги Исая, на протяжении лет видя, какой он друг и какой он дома, я понимаю, что он, не формулируя этого для себя, стоит на твердой основе, которой верен неизменно: семья и друзья. И потому обладает таким несуетным, вызывающим уважение чувством собственного достоинства. Вероятно, так было всегда, но кажется, что сегодня особенно, - таких людей раз-два и обчелся!

А теперь, я знаю, Исая и Женю мне приглашать не надо - они придут сами!

Исай Кузнецов

У нас еще не отняты права.

Мы говорим веселые слова.

И только в звонкой доблести острот

Пред нами жизнь как подвиг предстает.

Мирон Левин

Зиновий Гердт читает Пастернака.

Четыре дня подряд, каждый вечер, я сижу у телевизора, смотрю на него, слушаю, вспоминаю…

Он именно читает. Не как артист, выступающий в концерте, просто - читает. Сидит у себя в саду с синим томиком Пастернака из «Библиотеки поэта», потрепанным, разбухшим от закладок, и читает. Читает, не заглядывая в него, сбивается, вспоминает, поправляется…

Я хорошо знаю эти стихи, те, что он читает, невольно вторю ему шепотом. Иногда он все-таки открывает книгу - на какое-то мгновение - и снова читает, рассказывает о случайной встрече с самим поэтом, о том, как читал стихи Пастернака Твардовскому, как тот слушал, и снова - стихи… Вдруг, закончив читать, смеется. Смеется от восхищения, от удивления перед силой стиха, его красотой, точностью слова, музыкой…

Вот так, ребята… - говорит он.

Я всматриваюсь в лицо восьмидесятилетнего человека, читающего Пастернака. Да, постарел… Постарел, но не изменился. Узнаю его смех, жесты, интонацию и эти слова: «Вот так, ребята…»

Татьяна Правдина,

жена Зиновия Гердта

Кто бы мог подумать, что я стану его женой! Впервые увидела его на концерте в Колонном зале Дома союзов в 1945-м. Мне было семнадцать, только окончила десятый класс. В 1958-м пришла получать медсправку для водительских прав. В очереди стояло человек двести - и все мужики. А мне нужно было через полтора часа кормить шестимесячную дочь. Обошла всю очередь в поисках знакомых - и увидела Гердта. Но подойти к нему не пришло в голову. К счастью, кто-то сказал: «Среди нас единственная женщина - неужели не пропустим?» И пропустили. Когда я эту историю позже рассказала Зяме, он возмутился: «Дура какая! Если бы ты тогда подошла, мы бы уже два года вместе жили!»

Он считал, что люди без чувства юмора - они как ангелы, бесхитростны и наивны. Таким человеком для него была моя мама. Например, Зяма ей рассказывает анекдот, который начинается так: «У молодого человека умерла жена». Она тут же спрашивает: «От чего?» Совершенно не понимая, как можно в конце такого анекдота смеяться. А Зяму это смешило. Разыгрывал и меня. Однажды вместе собрались лететь на гастроли. Зяма позвонил мне на работу и сказал: «Билеты взяли, я вылетаю первым классом, ты - экономическим». - «Сволочь!» - крикнула я в сердцах. Оказалось, он так шутит. Бывало, мы ссорились. В основном из-за вождения. Но ни разу наши размолвки не растягивались больше, чем на пару часов.

У нас в доме всегда праздновался Татьянин день - 25 января. Когда нечем было особо угощать - подавали один винегрет. Но приходили люди. И именно в нашем доме Гердт увидел Москву, которой не знал, - маминых и папиных друзей еще с двадцатых годов. Он был потрясен. Зяма знал актерскую среду. А тут - совсем другое общество, со своими устоями, но очень открытое. Он влюбился в маму, у них были свои отношения. Он на своих творческих вечерах очень много о ней рассказывал. Он говорил: «Мама моей жены», - и зал начинал высчитывать. А он добавлял: «Да-да, вы правильно поняли, теща, теща. Я не хочу употреблять этого слова, потому что в нем есть налет. Так вот, у меня этого налета нет». Знакомство их произошло так. Театр Образцова уезжал на майские гастроли, и я сообщила маме, что еду с ними. «Ты знаешь, мне неспокойно, - сказала она. - Я даже не знакома с этим человеком». Я вышла, на улице меня ждал Гердт. «Пошли», - сказал он решительно, и мы тут же вернулись в дом. Познакомились, Зяма сказал: «Я буду вашу дочку жалеть». Потом последовала пауза, после которой он произнес: «Я очень устал от монолога, я хочу чая». Сели за стол, и возникло такое ощущение, что он был здесь всегда. Когда через сорок минут мы уходили, я спросила: «Мам, ну что? Тебе стало спокойнее?» - «Абсолютно», - ответила она.

Мы жили небогато, потому что дедушка, мамин отец, безоговорочно принял революцию. Он был очень прогрессивный капиталист. После революции, конечно, отняли все. Но дед был действительно настолько прогрессивным, что рабочие Московского водкоразливочного завода обратились с ходатайством к Ленину, чтобы его сделали директором завода. И его назначили. Все, что осталось с дореволюционных времен, - три серебряные ложки с инициалами моей бабушки. Столовая, десертная и чайная. Остальное продали в 1931 году, когда моего отца арестовали.

Сколько было денег - на столько и жили. Зиновий Ефимович всегда смеялся, что зарплата у меня выше, чем у него. Зарабатывал он, естественно, немало, но номинально мой оклад был больше. Очень долго мы жили с долгами. Ни одной крупной вещи не приобрели так, чтобы накопить денег и купить. Брали в долг, потом отдавали. Дачу купили, когда Зяма заработал по тем временам сумасшедшие деньги. Он снялся тогда в «Фокуснике» и «Золотом теленке». Две большие роли - две большие суммы. Дача стоила ровно в два раза больше. Я ныла: «Мы опять без копейки. К чертовой матери эту дачу!»

Некоторые вещи его раздражали. Например, жил поэзией и страдал, когда кто-то помпезно декламировал стихи. Уважал мастерство и терпеть не мог непрофессионализма. Сам был очень «рукастый»: на даче до сих пор живут вещи, сделанные Зямой. Ему не нравилась невкусная еда - говорил, она его унижает. Когда отправлялся в гости, всегда спрашивал: «А у них вкусно?» Но вообще был широкодушный человек. Влюблялся в людей, а потом нередко разочаровывался.

До последнего Зяма сохранил ясный ум. Я не запрещала ему выпивать, курить. Считала, не нужно отравлять человеку последние дни на земле. Правда, курить он сам бросил еще в 1993-м. Встал утром, потянулся по привычке к пачке сигарет - и вдруг передумал. Доктора сказали, что это очень плохой признак.